Она так красива, мы так привыкли к ее красоте, что порой перестаем замечать ее. Но стоит уехать из нее на полгода, на месяц, на неделю, как она будет вырастать в твоей памяти утром, днем, вечером. Они сделали все, что могли, для того чтобы разрушить Москву и сжечь ее. Они очень и очень старались. В этой деревне надо было отстреливаться из домов, потому что на восточном конце ее стоял верстовой столб, которыми был на одну версту ближе к Москве, чем предыдущий.

И то, что осталось. И розоватый рассвет все такой же встает над заставами. Днем и ночью идут грузовые троллейбусы. Они пилят, рубят, валят лес. Они грузят его и отправляют в Москву. Как всегда, по утрам город немножко пустынен и особенно чист. Он чист до блеска. Он так же заботится о своей внешности, как тот командир, который в самую горячку боев выходит к своим бойцам аккуратно одетый, затянутый в ремни и до синевы выбритый. Представьте себе эту парижскую сутолоку, этих то растерянных, то храбрящихся людей, это сплетение измен, скупости, самодовольства и страха.

Нет, мы не хотели воевать, и этот день был трудным и невеселым. Но какое в нем было спокойствие, какая твердость, какое молчаливое единство всех помыслов и чаяний народных. Холмик, лесок, лощинка, маленькая деревенька в Смоленской области – все это нельзя былом — дать, все это было не просто местом, не просто километром земли, а километром по дороге к Москве.

И для того чтобы не ударить бомбу лопатой, ее часами раскапывали вручную, царапали землю ногтями

Я помню лес за Могилевом и радиста, по бумажке читавшего записанную им речь Сталина: «Друзья мои!..» Нас было несколько человек. Он говорил нам вещи суровые, требовавшие от нас самых больших жертв, на которые может и должен пойти человек. Москва в тот день до краев была полна этим словом. Доброволец! Высокое слово. Человек доброй и сильной воли, готовый на подвиги. Эти заявления были изложены простыми словами. Но когда-нибудь, когда будет писаться история этих дней, они войдут, в нее как драгоценные документы простого, сурового мужества.

На дороге, уходящей из Москвы на Запад, строились колонны людей, одетых наполовину в военное, наполовину в штатское. В конце июля я в первый раз увидел на фронте ополченцев. Это было под Ельней. Москва была за их плечами. В центре города, там, где раньше были скверы и стояли садовые скамейки, приют детей и влюбленных, подняли к небу свои стволы зенитные батареи.

И люди, которые в мирное время ходили в кружки ПВО, учились, отрывая у себя все свободные часы, стали сейчас героями дня – домохозяйки и работницы, старики и подростками. В Москве сейчас незаметно следов бомбежки и разрушений, но это – не вина немцев.

Малейшая неосторожность, малейшее сотрясение, и бомба взорвется, и погибнут не только те, кто разряжает ее, погибнут десятки людей кругом. В октябре, собрав силы для мощного удара, немцы рванулись к Москве. Бои шли, все приближаясь к столице, – в двухстах, ста пятидесяти, ста двадцати, девяноста километрах от нее. Из Москвы эвакуировались заводы, наркоматы, фабрики, учреждения.

Они наполовину состояли из коммунистов и комсомольцев. В них был цвет столицы, цвет московской организации партии и комсомола. Не все из них попали сразу на фронт. Некоторые заняли оборонительные рубежи в непосредственной близости к столице и там, на ходу, учились, переобмундировывались, вооружались.

И командиру дивизии пришлось отобрать нужные сотни людей из многих тысяч желавших. Люди в ней были еще недостаточно обучены, недостаточно имели автоматов, техники, но дрались самоотверженно. И дни этого отчаянного сопротивления, этого отхода с жесточайшими боями, который тогда в дивизии считался трудно поправимой бедой, потом оказались главной заслугой дивизии. Весь октябрь, ноябрь и начало декабря немцы с каждым днем все ближе подходили к Москве.

И вот, спустя больше года, по строгой, как линейка, аллее с пожелтевшими осыпающимися листьями мы въезжаем на Воробьевы Горы и сверху видим Москву. 80 тысяч москвичей и москвичек, главное москвичек, уже который месяц, не покладая рук, работают в лесах Подмосковья, в лесах калининских и рязанских. У них не было сноровки. Повергнутый взрывом памятник Тимирязеву снова стоит на своем месте, и только по разным оттенкам асфальта можно угадать те места, где зияли на улицах воронки.

Это была борьба, как на фронте, борьба не на жизнь, а на смерть, борьба за свой родной город, из которой нужно было выйти победителем. Первые дни войны были днями яростных сражений и тяжелых неудач, особенно на самом ближайшем к Москве, Западном фронте.