Первая сказка К. Чуковского «Крокодил» (1916) в эмоциональном плане представляет собой «чередование грустного, страшного и смешного»26. Игровое начало сказок К. Чуковского проявилось не только в игре эмоциями, но и в игре жанрами.
В этом и особая притягательная сила сказки для читателя, и потенциальный запас непознанного для исследователя. Вот почему сказочный мир К. Чуковского до сих пор не перестает удивлять и тех и других. К длинному ряду жанров народного творчества, хорошо знакомых Чуковскому и использованных им как источник оригинальных сказок, можно добавить еще один — «страшную историю».
В полной мере игровое, условное начало «страшных» страниц сказок К. Чуковского открывается детям школьного возраста
Слушая сказку, в которой опасности подстерегают героя на каждом шагу, переживая всякую, даже временную, неудачу героя как свою, ребенок учится «принимать к сердцу чужие печали и радости».
К. Чуковский приходит к заключению, что ребенок по своей природе оптимист: «Все дети в возрасте от двух до пяти верят (и жаждут верить), что жизнь создана только для радости…»18. В книге достаточно примеров детских страхов и попыток избежать эти неприятные переживания, не слышать «ни малейших упоминаний о страхах и горестях жизни»20.
Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут, потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся. Даже выше меня. А потом посадят в землю — начинает расти и опять станет большой»23. К. Чуковский не мог пройти мимо столь распространенного в детской среде явления. Детские сказки К. Чуковского потому и подвергались нападкам критиков, что они в значительной степени противостояли официальной педагогике и защищали самостоятельность, независимость детской культуры.
К. Чуковский завершает свою «страшную историю» тоже достаточно неожиданно
Затем: «Горилла похитила бедную девочку Лялечку, мама ищет Лялечку и не находит — снова очень страшно»27. К 7 годам ребенок четко дифференцирует страх реальный и страх «сказочный». Кроме того, сюжет о дикой обезьяне, расправляющейся с людьми, трансформировался в детскую страшилку и живет самостоятельной жизнью. Влияние могло быть и обратным, если предположить, что данная страшилка бытовала в детской среде и была известна Чуковскому ко времени создания его первой сказки.
Чуковский следует детской логике, в соответствии с которой первая реакция ребенка на опасность — это желание бежать, оградиться, спрятаться от страшного. По мнению исследовательниц этого жанра О. Гречиной и М. Осориной, «в страшилке сливаются традиции волшебной сказки с актуальными проблемами реальной жизни ребенка»44.
Все серьезные психологические и воспитательные проблемы сказок Чуковского — это второй план, внутренний, опосредованный. Интонации сказок Чуковского с начала до конца определены «заговором» автора и читателя против пошлости и скуки», — пишет М.Петровский47.
См. у Б. Спока: «Бег и борьба сжигают беспокойство и страх»). Новаторский характер сказки К.Чуковского предполагает необыкновенную открытость детского произведения для самых разнообразных элементов фольклорных и литературных жанров. Природа страха в сказке связана с основной художественной категорией этого жанра — категорией чудесного. В традиционной народной сказке, для которой характерна симметрия, есть чудесное злое начало и, соответственно, чудесное доброе начало.
Как правило, на поверку злая сила оказывается не такой уж страшной, потому что справляется с ней всегда самый маленький и слабый, за исключением сказки «Краденое солнце». В сказочном мире Чуковского нет чудесных помощников, чудесных превращений.
Также сжился с людьми и Мойдодыр: он достаточно приручен и цивилизован (имеет свою квартиру в сказке «Телефон»)
Позволю себе не согласиться с тем, что Мойдодыр среди других героев сказочного эпоса К. Чуковского относится к «устойчивому «ядру» лагеря добра»51. Некоторые сюжеты сказок и быличек воспроизводят встречу человека с водяным, окруженным свитой русалок, кикимор и других обитателей вод, которые ему подчиняются.
Большая часть сюжета сказки представляет собой нагнетание страха и бегство от страха. Устойчивая связь сказочного цикла К. Чуковского с мифологией — это предмет особого разговора. Как известно, былички долгое время были излюбленной пищей детей в утолении потребности страха, в переживании чудесного и ужасного. Не так ли и в сказке «Мойдодыр» автор создает заглавный образ, вновь руководствуясь детской логикой творчества, игрой фантазии соединяя быличку и реальность.
И хотя в книге «От двух до пяти» не упоминается о детских страшных историях, все-таки с уверенностью можно сказать: Чуковскому они были хорошо знакомы, о чем свидетельствуют его сказки.
