Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая! В Политехнический! И что черкнете, косясь, в блокнотик? Зачем они вдвоем сидят и в телевизоры глядят? Бьют женщину. Блестит белок. В машине темень и жара. И бьются ноги в потолок, как белые прожектора! И ты примеру их последуй, стучись проститься в дом последний. И все-таки нас большинство. Рождающийся звук в тебе, как колокольчик, и диафрагмою мое плечо щекочет.
Взвил залпом на Запад — я пепел незваного гостя! И в мемориальное небо вбил крепкие звезды — как гвозди. И точно тенор — анемоны, я анонимки получал. Их голос, пахнущий ванилью, шептал, что ты опять дуришь, что твой поклонник толст и рыж. Что таешь, таешь льдышкой тонкой в пожатье пышущих ручищ… Смакуйте! Дергайтесь от тика! Но почему так страшно тихо? Тебя не судят, не винят, и телефоны не звонят…
Но чист ее высокий свет, отважный и божественный
Мерзнет девочка в автомате, Прячет в зябкое пальтецо Все в слезах и губной помаде Перемазанное лицо. Дышит в худенькие ладошки. И в них магический, как демон, Вселенной правит, возлежит Антибукашкин, академик и щупает Лоллобриджид. Нет женщин — есть антимужчины, в лесах ревут антимашины. Им не понять и пары фраз. Их первый раз — последний раз! Сидят, забывши про бонтон, ведь будут мучиться потом! И уши красные горят, как будто бабочки сидят…
Ну и плюс! Не касайтесь рукою шершавою — я от судороги — валюсь. И на тропинках заповедных последних паутинок блеск, последних спиц велосипедных. Озябшая и молодая, она подумает о том, что яблонька и та — с плодами, буренушка и та — с телком. И волочили и лупили лицом по лугу и крапиве… Сидишь, одергиваешь платьице, И плачется тебе, и плачется… За что нас только бабы балуют И губы, падая, дают, И выбегают за шлагбаумы, И от вагонов отстают?
И от Москвы до Ашхабада, Остолбенев до немоты, Стоят, как каменные, бабы, Луне подставив животы. Прямо с пылу, прямо с жару — Ну и ну! Слабовато Ренуару до таких сибирских «ню»! Что мадонны!
Ой, испугу! Ой, в избушку, как из пушки, во весь дух: — Ух!.. А одна в дверях задержится, за приступочку подержится и в соседа со смешком кинет кругленьким снежком! В России — ни души. Художники уходят Без шапок, будто в храм, В гудящие угодья К березам и дубам. Побеги их — победы. Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм.
На Волхонке лежали черные ручьи. И все оказывалось шуткой, насквозь придуманной виной, и ты запахивала шубку и пахла снегом и весной. Мы в другое погружены. Если правда, душа в каждой клеточке, свои форточки отвори. Благословенна лень, томительнейший плен, когда проснуться лень и сну отдаться лень. Лень к телефону встать, и ты через меня дотянешься к нему, переутомлена. Лень». Медлительнейший день в нас переходит в тень. Лень — двигатель прогресса.
Как эти губы жарко шепчут: «Зачем мне руки, груди, плечи? К чему мне жить и печь топить и на работу выходить?» Ее я за плечи возьму — я сам не знаю, что к чему..
В ушах — сережки. Живет у нас сосед Букашкин, в кальсонах цвета промокашки. Есть соль земли. Есть сор земли. Но сохнет сокол без змеи. Люблю я критиков моих. На шее одного из них, благоуханна и гола, сияет антиголова!..
Вмажь майонезом лысому в подтяжках. Влепи в него салат из солонины. Мужчины, рыцари, куда ж девались вы?! Так хочется к кому-то прислониться — увы… Бей, реваншистка! Ну можно ли в жилет пулять мороженым?! А можно ли в капронах ждать в морозы?
Что бродит жизнь в дубовых дуплах, в полях, в домах, в лесах продутых, им — колоситься, токовать. А за окошком в юном инее лежат поля из алюминия. Подонок, как он бил подробно, стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг! Вонзался в дышащие ребра ботинок узкий, как утюг. О, упоенье оккупанта, изыски деревенщины… Религий — нет, знамений — нет. Есть Женщина!.. Как ты бежала за вагонами, Глядела в полосы оконные…
Бани! Бани! Двери — хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Мы стоим, четыре парня,- в полушубках, кровь с огнем, как их шуткой шуганем! Как звездопад, в поту, Его спина дымилась Буханкой на поду!.. Несемся в машине как черти. Оранжеволоса шоферша. Понимаешь, пришили превышение скорости в возбужденном состоянии.
И лень окончить мысль: сегодня воскресень… Она в заплаканной красе срывает ручку как рубильник, выбрасываясь на шоссе! И взвизгивали тормоза. В ход природ неисповедимый, И по едкому запаху дыма Мы поймем, что идут чабаны. Задыхаясь от разбега, здесь на ты, на ты, на ты чистота огня и снега с чистотою наготы. И веет силой необузданной Оот возбужденных продавщиц. Уход их — как восход К полянам и планетам От ложных позолот.
