Николая Петровича. И что ж, это хорошо? И чему я буду верить? Отец махнул на него рукой и пустил его по штатской. Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Конечно, мне должно быть совестно,— отвечал Николай Петрович, всё более и более краснея.

Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом. Он довез его в Петербург, как только ему минул восемнадцатый год, и поместил его в университет.

Аркадий рос да рос — тоже хорошо и тихо. Десять лет прошло как сон. В 47-м году жена Кирсанова скончалась. 48-й год. Он поневоле вернулся в деревню и после довольно продолжительного бездействия занялся хозяйственными преобразованиями.

Аркаша…» — беспрестанно вертелось у него в голове; он пытался думать о чем-нибудь другом, и опять возвращались те же мысли. Вспомнилась ему покойница-жена… Толстый сизый голубь прилетел на дорогу и поспешно отправился пить в лужицу возле колодца.

Павел Петрович похлебывал свой какао и вдруг поднял голову

Кирсанов, и побежал, и замахал руками… Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к безбородой, запыленной и загорелой щеке молодого кандидата. Да,— процедил сквозь зубы Николай Петрович.— Подбивают их, вот что беда; ну, и настоящего старания всё еще нету. Сбрую портят. Я с северной стороны над балконом большую маркизу приделал,— промолвил Николай Петрович,— теперь и обедать можно на воздухе.

Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь… Николай Петрович глянул на него из-под пальцев руки, которою он продолжал тереть себе лоб, и что-то кольнуло его в сердце…

Жаль леса,— заметил Аркадий и стал глядеть кругом. Он молча отворил дверцу коляски и отстегнул фартук тарантаса. Вот мы и дома.— промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.— Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть. Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одёженку» и, высоко подняв ее над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдешь к себе на минутку? Совершив предварительно европейское «shake hands»1, он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щек, и проговорил: «Добро пожаловать».

Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право прийти

Я уже думал, что вы не приедете сегодня,— заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подергивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.— Разве что на дороге случилось? А чудаковат у тебя дядя,— говорил Аркадию Базаров, сидя в халате возле его постели и насасывая короткую трубочку.— Щегольство какое в деревне, подумаешь! Я всё смотрел: этакие у него удивительные воротнички, точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит.

Послышались торопливые шаги, и Аркадий вошел на террасу

А отец у тебя славный малый. Стихи он напрасно читает и в хозяйстве вряд ли смыслит, но он добряк. Бог знает, где бродили его мысли, но не в одном только прошедшем бродили они: выражение его лица было сосредоточенно и угрюмо, чего не бывает, когда человек занят одними воспоминаниями.

Федосья Николаевна точно сегодня не совсем здорова и придет попозже

А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар.

Спасибо, Аркаша,— глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу.— Твои предположения действительно справедливы. В таком случае я сам пойду к ней,— воскликнул Аркадий с новым приливом великодушных чувств и вскочил со стула.— Я ей растолкую, что ей нечего меня стыдиться. Николай Петрович хотел что-то вымолвить, хотел подняться и раскрыть объятия…

Николай Петрович позвонил и закричал: «Дуняша!» Но вместо Дуняши на террасу вышла сама Фенечка

Его дома нет; он обыкновенно встает рано и отправляется куда-нибудь. Как? — спросил Николай Петрович, а Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен. Vous avez changé tout cela1, дай вам бог здоровья и генеральский чин, а мы только любоваться вами будем, господа… Здравствуйте-с,— ответила она негромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько вышла. Она ходила немножко вразвалку, но и это к ней пристало.

Такой уж он Езоп,— сказал он между прочим,— всюду протестовал себя дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет». Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое. Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем и свое выскажем.

Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым. Отец их вернулся к своей дивизии и к своей супруге и лишь изредка присылал сыновьям большие четвертушки серой бумаги, испещренные размашистым писарским почерком.

В 55-м году он повез сына в университет; прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия. Слуга, из чувства приличия, а может быть, и не желая остаться под барским глазом, зашел под ворота и закурил трубку. Николай Петрович стал глядеть на него, а ухо его уже ловило стук приближающихся колес…

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил ее обратно в карман

Петр, который в качестве усовершенствованного слуги не подошел к ручке барича, а только издали поклонился ему, снова скрылся под воротами. Он в тарантасе поедет,— перебил вполголоса Аркадий.— Ты с ним, пожалуйста, не церемонься. Главный предмет его — естественные науки. Да он всё знает. Он в будущем году хочет держать на доктора.

Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился к Аркадию, которого застал одетым. Он запнулся на мгновенье и продолжал уже по-французски. Жив и нисколько не изменился. Вот и господин нигилист к нам жалует,— промолвил он вполголоса.